Читать интересную книгу Дело Мотапана - Фортуне де Буагобей

Они отошли в сторону.

— Мой сын, кажется, член вашего клуба? — спросил Кальпренед. — Да? Если вы с ним сегодня встретитесь, очень прошу дать мне знать. Я боюсь, что он припозднится, а мне непременно нужно видеть его как можно скорее. С девяти до одиннадцати часов я буду у маркизы де Вервен, а оттуда вернусь домой.

— Можете положиться на меня, граф, — ответил Куртомер, — вот только я обещал моей тетушке…

Он не договорил. Граф был уже далеко.

Куртомер обернулся, но Дутрлез тоже исчез.

— Честное слово, они все с ума сошли! — воскликнул Жак. — Я начинаю думать, что месье Жюльен впутался в какую-то скверную историю. Тем хуже для него!

IV

На часах в стиле Людовика XIV, которые дед маркизы де Вервен спас от грабежа во время революции, пробило девять.

Пунктуальная, как и великий король, маркиза сидела в своем любимом кресле у высокого камина, где горел яркий огонь. Она одевалась так же, как и во времена своей молодости, пренебрегая модой ровно настолько, чтобы не выглядеть смешной, и сохранила привычку носить длинные букли, которые очень ей шли. Ее маленькие ноги покоились на подушке, вышитой ею собственноручно, а красивое бледное лицо выделялось, как камея, на фоне шелковой малиновой обивки кресла.

Убранство комнаты гармонировало с этой женщиной из прошлого: тяжелые портьеры, массивная люстра, позолоченные панели, портреты предков в резных рамах. Современный Париж кончался на пороге этой просторной гостиной, торжественной, как собор, и безмолвной, как музей.

Однако эта старушка была очень даже мила и современна. Ее серые глаза лучились умом, а с тонких губ то и дело срывались меткие словечки. Она все видела, все читала, все знала, и у нее обо всем было собственное мнение. И при всех этих качествах — ни тени злобности, ничего, кроме открытости и прямоты. Жак любил говорить: «Моя тетка — совершенство».

В этот вечер у маркизы был торжественный вид, который она принимала лишь в особых случаях, и выражалась она резче, чем обычно.

— Мой племянник не приходил? — спросила она старого, одетого в черное камердинера, который расставлял чашки на подносе.

— Нет еще, ваше сиятельство, — ответил камердинер, уже пятьдесят лет служивший в доме.

— Прими только его и графа де ля Кальпренеда, — распорядилась маркиза де Вервен.

— Слушаю, ваше сиятельство!

— Да, Франсуа! Ты развел огонь в библиотеке? Жак не может три часа не курить, а я не хочу, чтобы он меня задымил.

— На камине стоит ящик с сигарами.

— Его любимыми?

— Да, я купил у поставщика клуба.

— Хорошо. Оставь меня! А когда граф приедет, докладывай не слишком громко!

Оставшись одна, маркиза задумалась о своем племяннике: «Если я не вмешаюсь, этот мальчик плохо кончит. Он беспечен, как птицы небесные. Отец его был так же беззаботен и очень дурно его воспитал. А все-таки его характер мне ближе, чем степенное благоразумие его старшего брата».

С этой утешительной мыслью она закрыла глаза и ненадолго задремала. Проснувшись, она тотчас вернулась к своим мыслям.

— От этих глупостей может вылечить только женитьба, — прошептала маркиза. — Стало быть, надо его женить. И как можно скорее. Арлетт — самое прелестное создание из всех, кого я знаю. Сегодня утром, когда я говорила с ним об этом, он уперся, но ничего — потом смягчится. Только бы он не связался с какой-нибудь мерзавкой!.. Сегодня же объяснюсь с Кальпренедом. Жак ему нравится. Гм!..

На этом месте монолог маркизы был прерван Франсуа. Помня ее приказ, он тихим голосом доложил:

— Граф де ля Кальпренед!

— Как вы кстати, друг мой! — воскликнула маркиза де Вервен. — Я собиралась заснуть. Кажется, даже задремала. Вот что значит старость! Помните, как я до рассвета танцевала вальс? Нет! В то время вы еще не танцевали. Я все забываю, что вы на двадцать лет моложе меня!

Граф пожал ее руку, и хозяйка воскликнула:

— Откуда вы набрались этих английских обычаев? Можете ее поцеловать! Прежде вы всегда это делали.

Кальпренед поцеловал ей руку. Он родился в те времена, когда умели обращаться с женщинами, и еще не отвык от прекрасных традиций прошлого. Но обычная в таких случаях улыбка не мелькнула на его губах, и он, не говоря ни слова, сел в кресло.

— Я начала осаду сегодня утром, мой милый, — продолжила маркиза. — При первом приступе Жак не сдался. Но, если мы будем искусны, он капитулирует. Только нам должна помочь милая Арлетт. О! Не теперь, — прибавила маркиза, когда граф с сомнением покачал головой, — это только начало, а Жак своенравен. Если я прямо предложу представить его вашей дочери, он улизнет. Пусть они встретятся будто случайно. Классический случай — вечер в театральной ложе, но в мои годы я уже не могу бывать в театре. С другой стороны, вы уже целый год не принимаете гостей… Кстати, могу я спросить, как идут ваши дела?

— Все так же, — с мрачным видом произнес граф.

— Они устроятся. Надеюсь, вы не будете больше затевать сомнительные предприятия. Мой друг, мы не созданы для этого. Но вернемся к нашему плану. Не устроить ли мне бал? Нет! Уже пятнадцать лет как здесь не танцуют… Жак догадается. Лучше музыкальный вечер, как прошлой зимой. Что вы на это скажете? Робер, вы сегодня сам не свой. Что случилось? Мне кажется, вы не должны ничего скрывать от такого старого друга, как я.

— Я и приехал сюда для того, чтобы поведать о своих огорчениях и попросить у вас совета, — ответил гость.

— Я к вашим услугам. Что случилось?

Кальпренед колебался, потом вдруг, как человек, который хочет лишить себя возможности изменить принятое решение, сказал:

— Маркиза, что бы вы сделали, если бы ваш сын оказался вором?

— Милый мой, — с живостью ответила маркиза, — позвольте мне сказать, что ваше предположение нелепо. Если бы у меня был сын, он мог бы наделать глупостей, как мой племянник Жак, но совершить постыдный поступок… Нет, тысячу раз нет… Я — урожденная Куртомер, вы — Кальпренед, а при таких именах бесчестных поступков не совершают. Но можно разориться, — прибавила она, смеясь, — этого вполне достаточно.

— Я разорился, — с горечью сказал граф, — а мой сын пошел дальше: он обесчестил себя.

— Жюльен? Это невозможно.

— Это правда. Он вор.

— Я просто ошеломлена! Но как это случилось? Я никогда не поверю, что он взломал кассу или отпер чужую дверь. Объяснитесь, Робер!

Кальпренед молчал. В его глазах стояли слезы.

— Может быть, в игре? — продолжала маркиза, разволновавшись. — Наверно, в игре, в минуту отчаяния… Какой ужас! По мне, так лучше бы он разбойничал на большой дороге. Боже милосердный! Вот до чего доводит посещение игорных домов, которые теперь называются клубами! Жак тоже проводит там время! Боже милостивый! Если он снова пойдет туда, клянусь, я лишу его наследства!

— Вы ошибаетесь, маркиза, — сказал граф, глотая слезы. — Жюльен не плутовал в игре, он не шулер. Он повел себя как обычный злоумышленник. Войдя ночью в чужую квартиру с помощью поддельного ключа, он взял драгоценное ожерелье. Теперь вы понимаете?

— Ожерелье? Зачем оно ему? Боже! Понимаю! Он хотел подарить его какой-нибудь девице. Ах! Эти мерзавки! По крайней мере до революции их держали взаперти, чтобы они не губили наших детей, а теперь мы ничего не можем с ними сделать. Свобода!

— Вы опять ошибаетесь. Он взял ожерелье, чтобы заложить или продать. У него долги, и он хотел их заплатить.

— Карточные долги! Я так и думала. Но, должно быть, бедный мальчик совсем потерял голову. Почему он не обратился к моему племяннику? Жак дал бы ему денег. А! Вот в чем дело! Ваш сын похож на вас — он горд!

— Он предпочел украсть! — сказал Кальпренед тоном, который перевернул сердце старушки.

— Украл! Украл! — закричала она. — Вы все твердите это ужасное слово, но, что бы вы ни говорили, любезный Робер, я не могу поверить, что ваш сын совершил такую гнусность. Я плохо его знаю, но вы мне его представили, и я могу о нем судить. Он пылок, неукротим, строптив, безрассуден, но он не мерзавец и не подлец.

— Я сам так думал, — прошептал несчастный отец.

— А есть ли у вас доказательство его вины? И кто его обвиняет?

— Человек, которого я презираю и ненавижу, хозяин того дома, где я живу.

— Как! Этот бородатый Полишинель, у которого еще такое смешное имя… Что-то вроде «ратапан».

— Он называет себя бароном Мотапаном.

— Барон Зондских островов или Огненной Земли. Ожерелье принадлежит ему?

— Да. Он уверяет, что это фамильная драгоценность.

— Сказки! Знатный человек не может зваться Мотапаном.

— Он очень богат и любит драгоценные камни.

— Хорошо! Я допускаю, что ожерелье принадлежит ему. Но на чем основываются подозрения этого негодяя?

— На происшествии, случившемся ночью в нашем доме, о котором ему сообщил Дутрлез.